- Какой сюрприз! - приветствовала меняЛариса на пороге своего дома и,не дожидаясь ответа, потащила накухню. Ту самую. Легендарную. На этойгрубой скамейке - за небольшимпродолговатым столом - сиживали вседиссиденты, которым (подобно мужуЛарисы - Эдуарду Кузнецову) чудомудалось выжить в ГУЛаге и вырваться наволю из-под "железногозанавеса"; распивали здесь чаи АриэльШарон, Дан Меридор, БиньяминНетаниягу, великий русский писательВладимир Войнович, Эхуд Барак...Но главное - много часов провел здесьза душевными беседами БулатШалвович Окуджава. Здесь - на этойкухне и за этим столом - родиласьего песня:Сладкое время, глядишь, обернется копейкою:Кровью и порохом тянет от близких границ.Смуглая сабра с оружием, с тонкою шейкоюЮной хозяйкой глядит из-под черных ресниц.Как ты стоишь! Как рукою приклада касаешься!В темно-зеленую курточку облачена...Знать, неспроста предо мной возникли, хозяюшка,Те фронтовые, иные, мои времена.Может быть, наша судьба, как расхожие денежки,Что на ладонях чужих обреченно дрожат...Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки!Выбора нет! Постарайтесь вернуться назад!С Окуджавой Лариса познакомилась в1981 году. В Израиле у нее тогдавышла пластинка. Она была второй посчету, но практически то былапервая запись песен Окуджавы внеРоссии. Песен было 15. С этим диском- на его премьеру - Герштейнотправилась в Париж. Во втором отделенииконцерта (впоследствии Лариса назвалаего судьбоносным) израильскаяпевица по привычке бросила в зал:"Может быть, кто-то хочет что-тоуслышать?" Встал Булат Окуджава,который, оказывается, сидел в заднемряду, о чем Лариса даже неподозревала, и попросил: "Спойте меня наиврите..."Лариса спела "Молитву" и "Ночнойразговор". - "Молитвой" Окуджава был,безусловно, потрясен: на иврите этапесня превращается истинно вмолитву, без всяких оговорок... -вспоминала потом Лариса. Спустямного лет, выступая в Москве на Первоммеждународном фестивале памятиБулата Окуджавы, Герштейн вышла насцену Театра имени Вахтангова - инеожиданно для себя произнесла: "Асейчас я вам спою "Молитву"Окуджавы на родном языке ГосподаБога"... Разъяснения не потребовались- зал понял.Усевшись у старого, знакомого мне сначала 90-х стола, терпеливо жду,когда же Лариса расчехлит гитару. Но иГерштейн - мастер сюрпризов:вместо гитары притащила проигрыватель.- Вот, слушай!Обида на судьбу бывает безутешна.За что карает нас ее слепая плеть?Не покидай меня, волшебница-надежда!Я спел еще не все. Я должен уцелеть.Слушаю - и мороз по коже.- Лара, хоть это и не Окуджава - нокакая сила!..- Не отвлекайся. Слушай!Подпирая щеку рукой,От житейских устав невзгод,Я на снимок гляжу с тоской,А на снимке Двадцатый год.Над местечком клубится пыль,Облетает вишневый цвет.Мою маму зовут Рахиль,Моей маме двенадцать лет.Под зеленым ковром травыМоя мама теперь лежит.Ей защитой не стал, увы,Ненадежный Давидов щит.И кого из своих родныхНенароком ни назову, -Кто стареет в краях иных,Кто убитый лежит во рву.Завершая урочный бег,Солнце плавится за горой.Двадцать первый тревожный векЗавершает свой год второй.Выгорает седой ковыль,Старый город во мглу одет.Мою внучку зовут Рахиль,Моей внучке двенадцать лет.Погрузившийся во мглу Старый город -центр еврейского мироздания -высится неподалеку, в получасе езды от Моцы.- Такое ощущение, будто эту песнюАлександр Городницкий писал не вдалеком российском далеке, а здесь - вИерусалиме, - замечаю я. -Просто здесь внучку еврейского поэтанаверняка бы звали Рахель...- Ее и зовут Рахель, - подтверждаетЛариса, - в ивритской версии. Вот,послушай...И правда, Рахиль, заживосгоревшая в огне Холокоста собитателями родного "штейтл", в новойсвоей инкарнации вернулась наСвятую землю 12-летней Рахелью. Ноговорит она уже не на идише и непо-русски, мыслит - на иврите. Азначит - другими категориями. Потомучто здесь, в Иерусалимских горах, исейчас - в двадцать первом веке -расстояние между жизнью и смертьюпарадоксальным образом сократилосьдо минимума.Сегодня ты есть - азавтра грянула новая интифада. И чемты слабее и сговорчивее - тем сильнеебудет удар. Потому что бьют -слабых. Сильных - боятся.В своей ивритской инкарнации песнироссийских бардов получили новуюжизнь. "Мы похоронены где-то подНарвой?" А может все-таки - навоенном кладбище в Иерусалиме? "ПоСмоленской дороге"? А может - подороге в Бейт-Лехем? И все этимистические переплетения еврейскойсудьбы с нашими личными судьбамицементирует Вечный, как наша история,город: "Над небом голубым есть городзолотой"...Слушаешь - и все твое существоохватывает волнение, будто каждая изэтих песен была выношена и написаназдесь - на обильно политой кровью,израненной, изуродованной терроромисконно еврейской земле.- Исполнишь "Рахиль" (или - "Рахель"?)на фестивале Булата Оку ...