В юности он записывал романсы андалусских цыган. "Нищие, гонимые властями, - говорил он, - цыгане - самое благородное и глубокое на моей родине, ее аристократия, хранители огня и крови". На основе их песен он стал сочинять свои романсеро, из которых в июле 1923 года сложилась целая книга. А после того, как в Испании произошел переворот и установилась военная диктатура, его жизнь оказалась в опасности...Романс об испанской жандармерииПеревод А. ГелескулаИх копи черньм-черны,и черен их шаг печатный.На крыльях плащей чернильныхблестят восковые пятна.Надежен свинцовый череп -заплакать жандарм не может;въезжают, стянув ремнямисердца из лаковой кожи.Нолуночны и горбаты,несут они за плечамипесчаные смерчи страха,клейкую мглу молчанья.От них никуда не деться -скачут, тая в глубинахтусклые Зодиакипризрачных карабинов.О звонкий цыганский город!Ты флагами весь увешан.Желтеют луна и тыква,играет настой черешен.И кто увидал однажды -забудет тебя едва ли,город имбирных башен,мускуса и печали!Ночи, колдующей ночисиние сумерки пали.В маленьких кузнях цыганесолнца и стрелы ковали.Плакал у каждой двериизраненный конь буланый.В Хересе-де-ла-Фронтерапетух запевал стеклянный.А ветер, горячий и голый,крался, таясь у обочин,в сумрак, серебряный сумракночи, колдующей ночи.Иосиф с Девой Мариейк цыганам спешат в печали -она свои кастаньетына полпути потеряла.Мария в бусах миндальных,как дочь алькальда, нарядна;плывет воскресное платье,блестя фольгой шоколадной.Иосиф машет рукою,откинув плащ златотканый,а следом - Педро Домеки три восточных султана.На кровле грезящий месяцдремотным аистом замер.Взлетели огни и флагинад сонными флюгерами.В глубинах зеркал старинныхрыдают плясуньи-тени.В Хересе-де-ла-Фронтера -полуночь, роса и пенье.О звонкий цыганский город!Ты флагами весь украшен...Гаси зеленые окна -все ближе черные стражи!Забыть ли тебя, мой город!В тоске о морской прохладеты спишь, разметав по камнюне знавшие гребня пряди...Они въезжают попарно -а город поет и пляшет.Бессмертников мертвый шорохврывается в патронташи.Они въезжают попарно,спеша, как черные вести.И связками шпор звенящихмерещатся им созвездья.А город, чуждый тревогам,тасует двери предместий...Верхами сорок жандармоввъезжают в говор и песни.Часы застыли на башнепод зорким оком жандармским.Столетний коньяк в бутылкахприкинулся льдом январским.Застигнутый криком флюгерзабился, слетая с петель.Зарубленный свистом сабель,упал под копыта ветер.Снуют старухи цыганкив ущельях мрака и света,мелькают сонные пряди,мерцают медью монеты.А крылья плащей зловещихвдогонку летят тенями,и ножницы черных вихрейсмыкаются за конями...У Вифлеемских воротсгрудились люди и кони.Над мертвой простер Иосифизраненные ладони.А ночь полна карабинов,и воздух рвется струною.Детей пречистая деваврачует звездной слюною.И снова скачут жандармы,кострами ночь засевая,и бьется в пламени сказка,прекрасная и нагая.У юной Росы Камборьоклинком отрублены груди,они на отчем порогестоят на бронзовом блюде.Плясуньи, развеяв косы,бегут, как от волчьей стаи,и розы пороховыевзрываются, расцветая...Когда же пластами пашнплегла черепица кровель,заря, склонясь, осенилахолодный каменный профиль...О мой цыганский город!Прочь жандармерия скачетчерным туннелем молчанья,а ты - пожаром охвачен.Забыть ли тебя, мой город!В глазах у меня отнынепусть ищут твой дальний отсвет.Игру луны и пустыни.