Пройдёт много лет, прежде чем Клод Моне сможет написать это письмо: "Сегодня более чем когда-либо я вижу, насколько противоестествен тот незаслуженный успех, который выпал на мою долю. Я всегда стремился достигнуть лучшего, но возраст и неудачи истощили мои силы. Не сомневаюсь, что вы найдёте мои полотна совершенными. Я знаю, что, когда я их выставлю, они принесут мне большой успех, но мне это безразлично, поскольку сам я считаю их плохими..."Долгая жизнь подходила к закату, художник ни в чём не нуждался и никого не хотел видеть. Впрочем, он и не смог бы увидеть никого из тех, кто был ему дорог, даже если бы захотел этого: все давно ушли, он остался последним – астероид XIX века, угодивший в XX. В XIX – кажется, в 63-м году, да и в 74-м тоже – он был нищ и счастлив, потому что рядом были все, кого он любил.У папаши Глейра, близорукого швейцарца, который держал мастерскую на левом берегу Сены, были свои причуды. Натурщиков он непременно обряжал в подштанники, уверяя, что не хочет спугнуть женскую клиентуру. И напрасно пухлая англичаночка с круглым лицом, на котором веснушек было больше, чем чистой кожи, требовала, чтобы натурщик снял "малиньки калисон", – Глейр был неумолим, а натурщик глух. Англичаночка пустила в ход последний аргумент: "Мистер Глейр, я уже знаю, как этто выглядит. У меня дафно есть любофник" – Глейра и это не убедило, а Ренуар с Базилем зашлись от смеха. Что было общего между ними, сыном бедного портного с окраины Парижа Огюстом Ренуаром и наследником сенатора из Леро, богатого виноградаря, Фредериком Базилем? Лёгкость, с какой давалась учёба, и уверенность в том, что им суждено нечто большее, чем копирование картин, даже если это полотна признанных мастеров. Третьим в свою компанию эти двое приняли Камиля Писсарро, конторщика и сына конторщика с Антильских островов. Он был лет на десять старше их, но молча согласился оставаться в тени; впоследствии он станет не только замечательным живописцем, но и теоретиком их школы. Группа, правда, пока никак не складывалась: ни одному из них не был дан дар бесспорного лидера.И тогда появился четвёртый.О, его возникновение на пороге мастерской Глейра запомнили все: безукоризненно одетый, в сорочке с кружевными манжетами – щёголь! денди! И невдомёк было, что в кармане у того ни сантима, да и сам он не инфант, не потомственный дворянин с родословной, взявшей разбег во времена Карла Смелого, а строптивый сын мелкого лавочника из Гавра; звали его Клод Моне. Все быстро привыкли, что он заказывал платье у лучшего портного Парижа, никогда не платил, а когда тот заикнулся о деньгах, сказал со снисходительным высокомерием:– Если вы настаиваете, мсье, я лишу вас своих заказов.Однако не манеры влекли к нему Базиля, Ренуара и Пассарро: Клод Моне был столь естественно независим, что невозможно было не восхититься этим свойством юного провинциала.Для работы с натурой Глейр предлагал своим ученикам невзрачный табурет; Моне проворчал: "Он пригоден лишь для того, чтобы доить коров" – и шагнул на край маленького помоста, где стоял натурщик. Находиться здесь Глейр позволял только самому себе, и поступок ученика лишил его дара речи, а Моне невозмутимо заметил:– Мне необходимо находиться ближе, чтобы ухватить структуру кожи.Потом, разглядывая этюд Моне, Глейр попытался взять реванш, сказав с подчёркнутым огорчением:– Слишком точно передан характер модели. Перед вами коренастый человек – вы и рисуете его коренастым. У него огромные ноги – вы и передаёте их такими, какие они есть. Натура, мой юный друг, хороша как один из элементов этюда, но сама по себе она не представляет интереса.Моне только улыбнулся – больше глазами, чем губами, но друзья заметили это. Их начинало тяготить откровенное школярство, процветавшее в мастерской Глейра, они были готовы уйти, но Клод Моне неожиданно заявил:– Мсье Глейр превосходно ставит рисунок. Без такой школы не стоит и думать о том, чтобы сказать в живописи новое слово. А что до остального – его даст нам природа, и прежде всего солнце.И увлёк друзей в Барбизон, деревушку под Парижем, где из 250 жителей сто были художниками из французской столицы; поразмыслив, Моне предпочёл остановиться рядом, в крохотном сельце Марлотт. В те времена здешние леса ещё сохраняли свою первозданную красоту, она подавляла величием, похожим на холодное великолепие пейзажей Добиньи и Милле, и Ренуар бормотал:– Не нужно мне столько природы! Дайте мне яблоню в садике на окраине города, и с меня достаточно. Я не нуждаюсь в Ниагарском водопаде!Клод Моне не столько возражал, сколько гнул своё:– Глядите на вещи раздельно, друг мой. Это не слитный лес – это отдельные деревья, похожие на натурщиц. Обратите внимание на солнечный свет: прошивая листву, он изменяет и цвет листьев, и свой собственный. А тень? Тень не отсутствие света, друзья, это просто свет другого качества и силы!Навьючив на себя мольберты, друзья разбредались по лесу; вечерами их хватало только на то, чтобы облиться водой из колодца и выпить ...