Исаак Ильич Левитан, наш великий и неповторимый пейзажист родился 18 августа (30 августа по старому стилю) 1860 года на западной окраине России в небольшой безымянной деревеньке близ железнодорожной станции Кибарты (неподалеку от пограничного городка Вержболово) в образованной, интеллигентной, но бедной еврейской семье. Дед его был раввином. Отец Исаака также учился в раввинском училище, но, вероятно, на волне ассимиляционных и просветительских стремлений, типичных для населения тех мест в эпоху реформ (вторая половина 1850-х - начало 1860-х годов), отказался от пути религиозного подвижничества. Став учителем иностранных языков, он давал уроки в частных домах, а также работал переводчиком, кассиром и контролером на железнодорожных станциях. Несмотря на бедность и скудность средств (кроме Исаака, в семье был еще сын и две дочери), в доме Левитанов царила добрая и чистая атмосфера, благоприятная для духовного развития детей. Отец сам обучал их грамоте, а в конце 1860-х годов перевез семью в Москву, чтобы дать детям возможность выйти в люди. После переезда семья Левитанов жила бедно, перебиваясь грошовой оплатой за уроки французского и английского языка, которые давал отец. Тем не менее, родители чутко отнеслись к увлечению сыновей искусством и не возражали, когда в 1870 году старший сын Авель, а затем, в 1873 году, и Исаак решили поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Сейчас нам остается только благодарить и молиться за родителей Левитана, этих безымянных героев, которые своим кротким трудом помогли подняться Исааку и стать тем, кем он встал в своей жизни. Годы обучения в училище стали для Исаака временем тяжких и мучительных испытаний. Впоследствии, через много лет, уже будучи признанным и любимым, художник писал: "Не надо очень розово представлять себе перспективу изучения живописи. Сколько горя, усилий, трудов и разочарований пока выбился на дорогу". В 1875 году в семье Левитанов умерла мать, вслед за нею два года спустя умер отец, и детям пришлось вести почти нищенский образ жизни. Но, все-таки, уже в ранние годы своего учения Исаак Левитан не только верно усвоил уроки учителей, но и сказал заметное слово в русском пейзаже. Его склонность к изображению природы и страстная любовь к ней проявилась уже вскоре после поступления в училище. По воспоминаниям современников, Алексей Кондратьевич Саврасов, в тот момент уже знаменитый художник и руководитель пейзажной мастерской, буквально выпросил его у своего друга Василия Перова, у которого Исаак учился в натурном классе. Заметив незаурядные способности, искренность и поэтичность натуры бедного ученика, преподаватели искренне стремились облегчить его положение. Левитану чаще других учеников выдавали, пусть и скудные, но денежные пособия, кисти, краски и другие художественные предметы, а на четвертом году обучения рекомендовали для получения стипендии генерал-губернатора, князя Долгорукова. Но, несмотря на эти благородные усилия, средств для нормального существования все равно не хватало.Товарищ Левитана по училищу, Михаил Нестеров в своей книге воспоминаний «Давние дни», вспоминал, что на редкость красивый, изящный мальчик-еврей, похожий на нищих детей-итальянцев, с алым цветком в кудрявых волосах, сильно нуждался, про него ходило в школе много полуфантастических рассказов... Рассказывали, что иногда ему даже негде было ночевать. Тогда Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался на верхних этажах огромного старого дома Юшкова, где когда-то, при Александре I, собирались масоны, а позднее этот дом смущал московских обывателей "страшными привидениями". Вот здесь-то юный Левитан, выждав последний обход училища солдатом Землянкиным, прозванным "Нечистая сила", оставался один коротать ночь в тепле, оставался долгий зимний вечер и долгую ночь с тем, чтобы утром, натощак, начать день мечтами о нежно любимой природе". Особая, до слез, любовь к природе и нервная чувствительность к ее состояниям были присущи будущему пейзажисту изначально. Родственники вспоминали, как он с ранних лет любил бродить по полям и лесам, подолгу созерцать какой-нибудь закат или восход, а когда наступала весна, "совершенно преображался и суетился, волновался, его тянуло за город, куда убегал всякий раз, как на это выдавалось хоть полчаса". Но многое в его духовном облике определила и среда, в которой он формировался как художник. Аполлинарий Васнецов имел основания утверждать, что Левитан - "продукт Москвы, воспитан Москвою", говоря, конечно, не о влиянии на художника современной ему "белокаменной" - большого и шумного промышленно-купеческого города, где наряду с древним благочестием и красотою было немало уродств и жестокости, а о душе, традициях московской культуры. Здесь, в Москве, в конце XVIII столетия, особенно по сердцу пришлись призывы Николая Карамзина и круга его друзей к "сорадованию и сопечалованию", "сочувствованию" с природой как качествам "наиболее приличным человеческой натуре", широко развивалась культура пейзажных садов и парков. В Москве в конце 1840-х годов появились знаменитые рассказы о природе Сергея Аксакова, который призывал "чувствовать полную, не оскорбленную людьми жизнь природы, слышать ее голос, заглушенный хлопотней, суетней и всею нашей земной пошлостию". Стремление к целебной близости с природой жило в XIX веке и в московской литературе, поэзии, музыке (лучший пример – симфонии из серии Времена года Чайковского), даже в драматургии (вспомним Снегурочку Островского с ее заклятием стужи чувств солнечным теплом, радостью весеннего обновления жизни). Присуще было сочувствие с природой и московским живописцам, начиная с москвича по рождению Алексея Венецианова, который первым в России подсмотрел природу на ее месте, учился в поле, размышлял на гумне, замечал изменения света в разные часы дня, в различную пору года, при различной погоде. Чувство глубокой метафизической родственной связи души и судьбы человека с родной русской природой стало характерным качеством московской школы живописи и в 1860-1870-е годы, когда ее лицо во многом определяли учителя Левитана – Алексей Саврасов и Василий Перов.Василий Григорьевич Перов с начала 1870-х годов фактически возглавлял московское училище, оказывая на воспитанников большое влияние (по воспоминаниям Нестерова, в училище все дышало и жило Перовым). Перов прославился как традиционный социальный жанрист-обличитель и один из лучших русских портретистов. Но в его творчестве жило и лирическое пейзажное начало. В фонах перовских работ постоянными выразителями драматических судеб и переживаний стали русские пейзажные мотивы: сельское кладбище, зимняя поземка, "скучная осень с неприветливыми до тоски дождями, холодными, как дыхание смерти и заунывными ветрами", "дороги русские, бесконечные, как терпение людское" (слова из прекрасных рассказов, которые также писал художник). Были у Перова и картины, на которых он с симпатией запечатлел людей, способных почувствовать себя, по его словам, "частью восторга и блаженства земного", находящих отраду на таинственной лесной опушке ("Птицелов", 1870), среди скромных красок осенних полей ("Охотники на привале", 1871), бережно прикасающихся к луговым травам ("Ботаник", 1874), на фоне синего неба, с глазами, устремленными ввысь ("Голубятник", 1874). Обращались к пейзажу и к живущим в природе персонажам и преподававшие в 1870-е годы в училище передвижники Владимир Маковский и Илларион Прянишников, не раз писавшие "охотничьи" картины. Но, несомненно, передовую роль в развитии русского пейзажа того времени с 1850-х годов играл Алексей Кондратьевич Саврасов. В то время, когда его учеником стал молодой Исаак Левитан, творчество Саврасова достигло вершины. Были написаны знаменитые картины "Грачи прилетели" (1871), "Проселок" (1873), прекрасные волжские работы, вдохновившие впоследствии и самого Левитана. В 1870-е годы в русской живописи видное место занимали и пейзажи других мастеров: меланхоличного Федора Васильева, лесного богатыря Ивана Шишкина, художника света Архипа Куинджи и многих других. Но именно скромные полотна Саврасова обладали неповторимым качеством - выражением сокровенного прикосновения души художника к "поющим силам природы" (Борис Асафьев). Впоследствии Левитан в 1897 году своем единственном выступлении в печати - памяти Саврасова - назвал учителя "одним из самых глубоких русских живописцев", умевшим отыскать и в самом простом и обыкновенном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу... Посмотрите на лучшие из его картин. Какая простота! Но за этой простотой вы чувствуете мягкую, хорошую душу художника, которому все это дорого и близко его сердцу". Забегая на годы вперед, мы можем сказать, что те же самые слова мы можем сказать и о самом Исааке Левитане. Более того, все развитие русского лирического пейзажа порою связывают исключительно с именем Левитана. А что же Саврасов? Саврасов был замечательным, вдумчивым, душевным педагогом. Не случайно, наряду с Левитаном под его влиянием выросли такие художники, как братья Коровины, Сергей Светославский, Алексей Степанов и другие поэты природы. Причем секретом влияния Саврасова на молодежь была не столько методика преподавания, сколько способность вдохновлять учеников, которые, охваченные восторженным поклонением природе, сплотившись в тесный кружок, работали, не покладая рук - и в мастерской, и дома, и на природе. С первыми теплыми, солнечными, весенними днями вся мастерская спешила вон из города и среди тающих снегов любовалась красотой пробуждающейся и обновляющейся жизни.Расцветал дуб, и Саврасов, возвещая об этом, как о грандиозном вселенском событии, вбегал в мастерскую и уводил с собой молодежь туда, в зеленые рощи и поля. Где зеленый лес вместо черных труб, и касанье застенчивых губ. Константин Коровин, близкий друг Левитана в те годы, вспоминал, как Саврасов, "этот величайший, проникновенный артист с умным и добрым лицом любил учеников своих всем своим сердцем" и беседовал с ними о том, что "искусство и ландшафты не нужны, где нет чувства. Холод и машина - одна ненужная теория... Только любя природу, учась у нее, можно найти себя". Вспоминал Коровин и "фигуру Левитана в синей короткой курточке, в минуты благоговейного внимания к словам учителя. Глаза его выражали растроганное сочувствие. Он искренне любил Саврасова, и тот заметно благоволил к талантливому ученику". В самом деле, хотя занятия с Саврасовым были благотворны для многих, именно в Левитане он нашел наиболее родственную натуру, и не случайно говорили, что только ему Саврасов передал "тайну мотива". Чуткость к пейзажной лирике учителя и его наследию определила многие качества первых работ Левитана. Так, очень близка к саврасовским пейзажам картина "Солнечный день. Весна" (1877) – изображение уютного деревенского уголка, где под деревьями, среди кустов, рядом с избой и сарайчиком копаются в покрытой новорожденной травой земле курицы. Другие ранние работы Левитана - "Вечер" (1877), "Осень. Дорога в деревне" (1877), "Ветряные мельницы" (конец 1870-х) - имеют грустный, сумеречный характер и напоминают пейзажные фоны перовских картин и произведения "элегической" линии творчества Саврасова - изображения болот, забытых сельских погостов. Но работы Левитана не производят впечатления "вторичности". В них ощутим подлинный драматизм, заставляющий вспомнить, что юного художника постигла горечь сиротства. Вскоре проявились и новаторские для русской живописи той поры качества таланта и стремлений Исаака. Нестеров вспоминал, что в 1879 году на ученической выставке как настоящее откровение воспринимался пейзаж Левитана "Симонов монастырь", в котором был прекрасно передан тихий покой летнего вечера на Москве-реке. К сожалению, местонахождение этого пейзажа ныне неизвестно, но недавно обнаружилась другая работа юного Левитана - "Пасмурный день на Москве-реке" (1877), где на дальнем плане также виднеется Симонов монастырь. Совсем небольшой, этот этюд отличается живописной цельностью и интересен тем, что в нем предчувствуются композиционные решения некоторых зрелых шедевров художника.В самом деле, хотя занятия с Саврасовым были благотворны для многих, именно в Левитане он нашел наиболее родственную натуру, и не случайно говорили, что только ему Саврасов передал "тайну мотива". Чуткость к пейзажной лирике учителя и его наследию определила многие качества первых работ Левитана. Так, очень близка к саврасовским пейзажам картина "Солнечный день. Весна" (1877) – изображение уютного деревенского уголка, где под деревьями, среди кустов, рядом с избой и сарайчиком копаются в покрытой новорожденной травой земле курицы. Другие ранние работы Левитана - Вечер (1877), Осень. Дорога в деревне (1877), Ветряные мельницы (конец 1870-х) - имеют грустный, сумеречный характер и напоминают пейзажные фоны перовских картин и произведения "элегической" линии творчества Саврасова - изображения болот, забытых сельских погостов. Но работы Левитана не производят впечатления "вторичности". В них ощутим подлинный драматизм, заставляющий вспомнить, что юного художника постигла горечь сиротства. Вскоре проявились и новаторские для русской живописи той поры качества таланта и стремлений Исаака. Нестеров вспоминал, что в 1879 году на ученической выставке как настоящее откровение воспринимался пейзаж Левитана "Симонов монастырь", в котором был прекрасно передан тихий покой летнего вечера на Москве-реке. К сожалению, местонахождение этого пейзажа ныне неизвестно, но недавно обнаружилась другая работа юного Левитана - "Пасмурный день на Москве-реке" (1877), где на дальнем плане также виднеется Симонов монастырь. Совсем небольшой, этот этюд отличается живописной цельностью и интересен тем, что в нем предчувствуются композиционные решения некоторых зрелых шедевров художника. В 1879 году житейские тяготы Левитана усугубились: он был вынужден покинуть Москву - после покушения на Александра II, совершенного народовольцем Соловьевым, царская администрация начала выселение евреев из "первопрестольной". Некоторое время Исаак жил с семьей сестры в подмосковной дачной местности Салтыковской, откуда ему из-за крайней бедности приходилось ходить в училище пешком, а затем переехал в Останкино, также лежавшее за чертой города. Но несмотря ни на что, он вдохновенно работал, сумев показать на ученической выставке 1880 года картину "Осенний день. Сокольники" (1879). Эта проникновенная работа стала свидетельством усвоения Левитаном поэтических традиций и достижений русского и европейского пейзажа и своеобразия его лирического дара. При том, что похожие изображения узкой аллеи, усыпанной осенними листьями, встречаются в творчестве Федора Васильева и Алексея Саврасова, а оживление паркового пейзажа одинокой женской фигурой у Левитана, видимо, было связано и с впечатлением от демонстрировавшихся на выставке 1879 года картин Поленова "Бабушкин сад" и "Заросший пруд", работа отличается самодостаточностью и органичностью. В ней чисто и совершенно звучат уже специфически левитановские интонации и достигнута, пожалуй, небывалая для отечественной живописи мера единства этюдной непосредственности и "картинной" поэтической содержательности пейзажа.Запечатлев усыпанную опавшими листьями аллею старого парка, по которой тихо идет изящная молодая женщина в черном (ее Левитану помог написать товарищ по училищу Николай Чехов, брат писателя Антона Чехова), художник наполнил картину элегически-печальными чувствами осеннего увядания и человеческого одиночества. Картина вызывает ассоциации с осенней лирикой в русской поэзии, которую знал и любил Левитан, и в которой в подобных состояниях природы виделись то "грустный взгляд" (Иван Тургенев), то "та кроткая улыбка увяданья, что в существе разумном мы зовем - Божественной стыдливостью страданья" (Федор Тютчев). Плавно изгибающаяся аллея, неотвратимо уходящая вдаль, обрамляющие ее тонкие пожелтевшие клены и темные высокие хвойные деревья, влажная дымка воздуха - все в картине "участвует" в создании проникновенного и целостного "музыкального" образного строя. Замечательно написаны плывущие по пасмурному небу серые облака (отныне "лирика неба", как говорил композитор Борис Асафьев, стала одним из неповторимых достоинств левитановской живописи. "Прочитывается" в Осеннем дне влияние и Василия Поленова, и французского живописца барбизонской школы Камиля Коро, одного из любимейших художников Левитана (Костя Коровин вспоминал, как Левитан в юности стремился, по его выражению, "тушевать, как Коро"). Сохранился и совсем маленький, но драгоценный по живописи этюд к этой картине - "Осенние листья". С сосредоточенностью благоговейного священнодействияи почтения, нежными, тихими и бережными касаниями переданы здесь красота опавших листьев, переливы их золотистых, опаловых, почти лиловых и лимонно-желтых красок. Картина "Осенний день. Сокольники" была замечена зрителями и получила, пожалуй, высшую из возможных в то время оценок - приобретена Павлом Третьяковым, основателем знаменитой Государственной Третьяковской Галереи, чутким любителем пейзажной живописи, выше всего ставившим не "красоты природы", но душу, единство поэзии и правды. В последствии Третьяков уже не выпускал Левитана из поля своего зрения, и редкий год не приобретал у него новых работ для своего собрания.Успех картины "Осенний день. Сокольники" придал Левитану уверенность в своих силах и на некоторое время облегчил его материальное положение. Но условия его жизни по-прежнему оставались очень тяжелыми. Не имея постоянного крова над головой, Левитан ютился в дешевых гостиничных номерах (о чем шутливо потом упоминал как об "английском" периоде своего творчества - по названию меблированных комнат "Англия"). Чтобы заработать средства к существованию, Левитан много рисовал для тех же иллюстрированных еженедельников, где тогда печатались рассказы Антона Чехова - тогда еще "Антоши Чехонте" и "Человека без селезенки". Но и в обстоятельствах, которые, казалось бы, могли направить Левитана по пути наименьшего сопротивления, он избежал участи многих одаренных художников, которые, как это случилось и с его старшим братом Авелем, оказались втянутыми в унылую текучку, опустились до рыночного трафарета и шаблонно-конвейерной работы. Чуждый халтуре и отнюдь не удовлетворенный уровнем своего мастерства, Левитан в начале 1880-х годов продолжал углубленное изучение природы и основ изобразительного искусства, стремясь приблизиться к идеалу, выраженному в его любимом стихотворении Евгения Баратынского "На смерть Гете": "С природой одною он жизнью дышал,Ручья разумел лепетанье,И говор древесных листов понимал,И чувствовал трав прозябанье.Была ему звездная книга ясна,И с ним говорила морская волна..." Публицист Дмитрий Пругавин, живший некоторое время рядом с Левитаном в "Англии", вспоминал о необыкновенной трудоспособности художника, который вел жизнь очень уединенную и "с раннего утра и до сумерек изо дня в день работал, не выпуская кисти из рук". Во многих, прежде всего графических, работах начала 1880-х годов он с "шишкинской" скрупулезностью фиксировал подробности пейзажа, прослеживал рисунок древесной коры, формы листьев различных растений. Но и в наиболее детальных, точных, аналитически-исследовательских графических рисунках ощущается присущая художнику хрупкость, поэтичность, мягкость, нежность взгляда на горячо любимую природу. Все детали гармонично подчинены чувству целого, уяснению "мелодики" природы, тех элементов и законов строения растений, в которых выражается общая идея и смысл Вселенской жизни - рост, стремление ввысь, к солнцу, небу и звездам. Это изучение законов живой жизни природы и стало основой способности Левитана с годами все более лаконично, но не допуская художественного насилия над природой, выражать основную мысль волнующих его ландшафтов. Левитан много читал, в том числе русскую поэтическую лирику, изучал достижения лучших русских и зарубежных пейзажистов. Так, специально для того, чтобы прочитать монографию о Жане Батисте Камиле Коро, работы которого он ценил, любил м не раз копировал, Исаак выучил французский язык. Очень важным оказалось для него общение с Василием Дмитриевичем Поленовым, в 1882 году возглавившим пейзажный класс в училище, где уже не преподавали ни умерший в том же году Перов, ни больной и не поладивший с начальством Алексей Саврасов (к тому же попавший под страсть к вину). Влияние знаменитых обаятельных "жанров-пейзажей" Поленова ("Московский дворик", "Бабушкин сад") и этюдов, сделанных во время поездок в Грецию, Персию и на Ближний Восток, во многом определило характер поисков молодых живописцев левитановского поколения. Уже в конце 1870-х годов они, как вспоминал Константин Коровин, с восторгом вглядывались в синие тени и яркий солнечный свет на поленовских работах, изучали особенности выражения в них поэзии умиротворенного природного настроения (это понятие впервые появилось в русской критике именно в связи с картинами Поленова). Поленовская живопись вносила в русское искусство светлое, радостное, солнечное, аполлонническое начало, жизнеутверждающую, ровную бодрость и присущее личности художника сочетание утонченного европеизма, солидности, аристократического благородства и демократичности, глубокой, какой-то тургеневской любви к России, ее народу и природе. Впоследствии, в 1898 году, высказывая Поленову "благодарность как учителю и доброму отзывчивому человеку", Левитан писал ему, что московское искусство не было бы таким, каково оно есть, не будь Поленова. Особенно близки Левитану были некоторые композиционные принципы поленовских пейзажей, с их как бы обнимающим зрителя пространством, любовью к изображению уютных двориков, старых парков с заросшими прудами, речных заводей и излучин. Связала Левитана с Поленовым не только личная дружба, но и успешная совместная работа в 1885 году над декорациями для Мамонтовской частной оперы.В ряде работ начала 1880-х годов Левитан как бы осуществил поэтический синтез уроков Саврасова и Поленова. Таков пейзаж "Дуб" (1880), композиционно близкий саврасовской картине с аналогичным названием, а живописным строем поленовским работам с их колористическим богатством. Написав стоящее на лесной опушке крепкое величественное дерево со светящимися на солнце яркими листьями, купающимися в чистом нагретом воздухе, Левитан точно передал нежный тон молодой травы у основания дуба, золотисто-оранжевый цвет источающих смолистый аромат сосен, игру теней на стволах и ветвях деревьев. В работах Левитана начала 1880-х годов все более проявлялись неповторимые грани его таланта - редкостная эмоциональная светочувствительность, повышенная чуткость движению, неуловимым изменениям в жизни природы. Эти качества, выразившиеся и в тональном, и в тембровом богатстве его работ, пожалуй, более всего раскрылись этюдах и картинах, посвященных различным стадиям наступления весны. С удивительной точностью запечатлел Левитан мягкость влажной оттепели в пасмурный день ("Зимой лесу", 1885. Bолк написан другом Левитана анималистом Алексеем Степановым, вторым, после Серова, нашим анималистом), таяние серых остатков сугробов среди теплых красок обновляющейся природы ("Последний снег. Саввинская слобода", 1884) и, как будто пухом зеленеющие, весенние рощи. В одной из лучших таких картин – маленьком пейзаже "Весной в лесу" (1882), скромном по краскам изображении нежного, тенистого уголка леса, где среди зарослей ольхи и ивы поблескивает чистая вода голубого ручья, художник замечательно передал нежность серо-зеленой листвы и желтых искорок ивовых сережек, сквозное кружево тонких веток, словно позволяя нам прикоснуться к сокровенной тайне поэзии весны. Здесь особенно очевидна редкостная способность художника к тембровой разработке зеленого цвета, который является одним из самых неудобных для живописцев. Левитановское же владение этим цветом – цветом жизни, цветом надежды, цветом радости, цветом весны, цветом счастья, цветом любви - поистине удивительно. В пределах одной работы художник способен отыскать множество тонких оттенков зелени, присущих различным породам деревьев и кустарников, травам и водяной ряске, на солнце и в тени, запечатлеть мягкую вибрацию зеленого цвета в воздушной среде и передать ощущение дыхания и пережеваний растения.Нет сомнений, что в этих особенностях пейзажей Левитана проявился не только его чисто колористически-живописный дар, но и присущее ему особое мировоззрение, "благоговение перед жизнью" (Альберт Швейцер), сознание своей коренной духовной связи с духами и стихиалями природы. Известно, что он и к растениям, цветам и деревьям относился, как к существам, братьям нашим меньшим, способным чувствовать, радоваться, тянуться к солнцу в дни весны, грустить, роняя листву перед наступлением холодов или от гнета пригибающего ветви снега. Весною и летом он мог целыми неделями пропадать в лесу, полях и степях, наслаждаться небом и пить из лона природы, подолгу созерцая особую жизнь, открывающуюся чуткому взгляду и слуху на поверхности речного омута или на лесной поляне. Увлекался он и рыбной ловлей и охотой. Конечно, охота пленяла его (как и многих русских писателей, поэтов и художников) тем, что давала чувство особой близости к природе, она была для него охотой за своей собственной душой (Михаил Пришвин). Особенно любил, и не раз изображал Левитан весеннюю охоту на тяге, проходящую тихими апрельскими вечерами среди островков снега, журчащих ручьев, голубеющих подснежников и обостряющую у охотника, ждущего полета вальдшнепа, чуткость к каждому лесному шороху, цвету и тени.