Сегодня день памяти казаков-монархистов Петра Краснова, Андрея Шкуро и Семёна Краснова Народы, уничтоженные начисто, Как города, что в море сброшены на дно. Я тот казак, кто любит Царское казачество – То, прежнее, погибшее давно. Пусть ленинцы, сегодня возрождённые, Сплетают неосеть из красных паутин. Для них герои – Свердлов, Сталин и Будённые, А для меня – Крючков, Шкурó и Каледи́н! Им – красный флаг и лютое палачество, Мне – Тихий Дон и атаман Краснов! Я тот казак, кто любит Белое казачество – Тех, прежних, всех погибших Белых казаков. +++ «Мотивы выдачи англичанами П.Краснова, А.Шкуро, С.Краснова и других старых белоэмигрантов советским властям долгое время оставались загадкой. Они были раскрыты генералом П.А. Судоплатовым, возглавлявшим в годы войны отдел спецопераций НКГБ, в его воспоминаниях. Они заключались в самой заурядной сделке – «натуральном обмене» Белых атаманов, а вместе с ними и остальных эмигрантов, на группу пленённых Красной армией немецких морских офицеров во главе с адмиралом Редером». (из статьи С.И. Дробязко «КАЗАКИ НА СЛУЖБЕ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА» ____________________________ День казни Петра Николаевича Краснова и его сподвижников. Блеклая, невзрачная фотография. Уставшие, но твёрдо стоящие на ногах люди. Внимательные, фатально предвосхищённые взгляды. В глазах нет ни страха, ни ужаса. Но нет и надежды… Они смотрят в лицо своей смерти. Судят белоказаков. Судят генерала Краснова. Никогда в своей жизни он не прятался за чьими-то спинами. Вот и здесь он – впереди. Потрёпанный, иссохший, больной. Но сколько воли и величия, чести и мужества в этих слепнущих глазах, в этом старческом образе. Он не слушает приговор, слова не имеют для него никакого значения. Он знает, что этот приговор был вынесен ещё тридцать лет назад. Захватившие власть большевики вынесли этот приговор – ему, Казачеству, России. Ему, как и многим сподвижникам, судьба дала рассрочку в исполнении приговора. И все тридцать лет этой рассрочки он посвятил борьбе с большевиками, а значит – служению родному Дону, родной России. Он не жалеет о своём выборе, только на душе досадно – что не сумел он довести своей борьбы до конца, что уже не ощутить ему радости от победы над заклятым врагом – врагом личным и врагом его Родины. Перед глазами в который раз пробегает вся его земная жизнь. Бессонными ночами в тюремной камере Лефортово он много раз вспоминал каждый момент подробно, словно переживая заново. Были и радость, и печали, и победы, и просчёты, было всякое. Он был славным офицером, не знающим поражения в боях. Он был заботливым отцом-командиром. Он был Атаманом, взявшим на себя военную и политическую ответственность за судьбу своего народа, своего родного края. Он был эмигрантом, вынужденным оставить Родину и скитаться по Европе. Он был писателем, использующим эту последнюю возможность, чтобы бороться пусть не шашкой, так пером. Наконец, он был идейным вождём, на склоне лет возглавившим восставших братьев-казаков, хоть и на германской стороне, но ПРОТИВ большевиков. А ещё он был любящим мужем, мудрым и добрым дядей для племяшки, верным другом…Но никогда он не был ПРЕДАТЕЛЕМ! Ему не стыдно за свою жизнь…С собой в могилу унесёт он жуткую боль за поруганное Отечество, за страдания своих соотечественников… …«Я видел Императорскую Россию во дни её полного расцвета, в царствование Императора Александра III и в царствование Императора Николая II после Японской войны, накануне мировой войны, когда Россия достигла вершины своего могущества и благосостояния. Я видел войну, как рядовой боец, и я пережил смуту, стоя в первых рядах бойцов против большевиков. Когда сопоставляю время до смуты со временем после смуты, у меня впечатление — белое и чёрное… Христос, своею любовью смягчающий людские отношения, и Дьявол, сеющий зависть и ненависть… Красота и уродство. И так не наверху, в высшем классе, среди богатых и знатных, которым, по представлению некоторых, всегда и везде хорошо живётся, но и в средних и в низших классах, среди всего Русского народа. Встают в моей памяти богатые Царские смотры и парады, которым дивились иностранцы, спектакли gala в Императорских театрах, балы во дворце и у частных лиц, принаряженный, чистый С.-Петербург с дворниками, делающими весну, с красивыми городовыми, с блестящими, ярко освещёнными вагонами трамвая, с санями парой у дышла под сеткой, или с пристяжной, или одиночками, мягкий бег лошадей по набережной Невы по укатанному и блестящему снегу и фарфоровая крыша стынущего в морозных туманах неба, скрадывающего перспективу далей. И другое встаёт передо мною… Грязные толпы митингующих солдат, разврат и грязь, убийства и кровь, трупы офицеров на улицах, пошлость пролетарского театра, изуродованная жизнь так мною горячо любимого города. Я вижу истомлённые лица представителей старых Русских родов с пачками газет или с какими-то пирожками на перекрёстках улиц. Жизнь наизнанку. Я вспоминаю опрятную бедность людей «двадцатого числа». Квартира на пятом этаже, во втором дворе глухих Ивановских, Кабинетских, Мос ...